В октябре российские власти обязали 43 неназванные группы компаний продавать на внутреннем рынке бóльшую часть валютной выручки. Проследят за этим процессом эмиссары Росфинмониторинга — они будут контролировать процесс поступления и продажи валюты.
Это нововведение обычно воспринимается исключительно как попытка властей взять под контроль курс доллара, рост которого однозначно показал слабость российской валюты. В марте 2024 г. в России ожидаются президентские выборы, и из-за девальвации рубля и спровоцированной им инфляции электорат может прийти к избирательным урнам в более мрачном настроении, чем хотели бы власти.
Вполне возможно, что подобные нововведения сохранятся и после выборов. Даже если рубль перестанет дешеветь (а скорее всего, его волатильность сохранится), «валютные комиссары» могут и задержаться в российских компаниях. Не так уж сильно в России успели отвыкнуть от всевозможных мер валютного контроля.
В некоторых странах партийный контроль стал элементом государственного капитализма. Например, в «дружественном» Китае ячейка компартии есть в любой фирме, включая иностранные, где работают хотя бы три члена КПК.
В не менее «дружественной» Венесуэле еще при покойном президенте Уго Чавесе компании не могли принимать самостоятельных решений по множеству вопросов: регуляторы, в частности, определяли уровень цен, которые может устанавливать бизнес! Это еще не говоря о национализации: целые отрасли перешли в собственность государства.
Пример Венесуэлы хорошо показывал, к чему может привести такой партийный контроль, — предприятия стали сокращать выпуск или закрываться, безработица росла, эмиграция, включая утечку умов, усиливалась. Многие квалифицированные специалисты из венесуэльской нефтяной отрасли перебрались в Канаду и Мексику.
Надзор за частным сектором называется одной из причин ухудшения перспектив китайской экономики.
Учитывая, что бюрократическая машина быстрее и охотнее берет под контроль экономику, чем освобождает ее от опеки, сложно представить, что и в России она легко и добровольно простится со всеми теми полномочиями, которыми обросла и еще обрастет за годы конфликта в Украине. В стране, вступившей в эпоху чрезвычайщины, чиновников могут не устраивать самые разные параметры производственных цепочек — и они предпочтут наладить на частных предприятиях регулярный мониторинг.
Чиновничье присутствие в компаниях может увеличиться и в случае реализации проектов вроде «цифрового Госплана». Или организации мониторинга выполнения инициатив президента, который, например, недавно призвал госкорпорации ускорить внедрение искусственного интеллекта, хотя нельзя исключать, что у каждой корпорации есть свой оптимальный уровень применения ИИ, и у менеджмента есть более точное представление об этом уровне.
Может ли напугать власти потенциальный отток из бизнеса или страны управленцев и прочих специалистов, если в их рабочие процессы будут вмешиваться бюрократы? Вряд ли, потому что этот отток едва ли будет масштабным, а власти всегда могут пытаться воздействовать на эмиграцию. Нет, не самым эффективным способом — не улучшая условия ведения бизнеса, а ограничивая свободу передвижения. Постоянно звучат предложения так или иначе поразить уехавших в правах или иным способом поставить на их пути барьеры, как например, со спортсменами. Почему же нельзя придумать барьеры для финансистов, инженеров или программистов?
Командировка «валютных комиссаров» в российские компании может, действительно, оказаться временной мерой, с помощью которой власти хотят всего лишь получить рычаг влияния за валютный курс. Однако как минимум не менее вероятно, что это окажется лишь шагом в широком наступлении властей на возможности бизнеса, и компании лишатся части субъектности в принятии управленческих решений. Может возникнуть и порочный круг: от госконтроля снизится эффективность компании, "комиссары" захотят большего участия в принятии решений, эффективность еще снизится и т. д.
Ровно так же ранее была демонтирована и без того слабая инфраструктура гражданского контроля. Правозащитники и адвокаты нередко лишены возможности выполнять свои обязанности. Этот гражданский контроль государство подменяет своим — оно уже знает о репрезентативном гражданине значительно больше, чем он о нем.
Теперь государству хочется больше знать о компаниях и их операционной деятельности — все ли те, например, делают правильно для достижения цели технологического суверенитета? И если интересы компании вдруг разойдутся с интересами власти — что ж, тем хуже для компании.
Хотя, как мы помним, российский бизнес и так не отделяет себя от государства, а некоторые его представители даже готовы отдать активы государству.
