Пандемия коронавируса не просто изменила мир, но обнажила и обострила проблемы, которые копились последние годы, подводят итоги 2020 г. авторы доклада «Год ковида: предварительные итоги и вызовы десятилетия» фонда «Либеральная миссия». Главная особенность кризиса — неординарность эпидемии, которая его спровоцировала: при широком и быстром ее распространении смертность остается относительно низкой. Это привело к созданию «идеального институционального шторма», когда власти могли выбирать, как бороться с пандемией — вводить жесткие локдауны или нет, залезать в долги перед будущими поколениями или экономить на помощи.
Среди авторов доклада
- профессор Высшей школы экономики, бывший первый зампред ЦБ Олег Вьюгин;
- директор Центра трудовых исследований Высшей школы экономики Владимир Гимпельсон;
- руководитель Экономической экспертной группы Евсей Гурвич;
- доктор экономических наук Евгений Гонтмахер.
Удачнее справлялись с пандемией страны, применявшие более жесткие и даже авторитарные методы борьбы с вирусом и контроля за людьми. У государств же с развитыми демократическими режимами, которые даже сталкивались с протестами против ограничений, результаты оказались существенно хуже. Но если эффективность авторитарных методов только упрочила режимы, то западные демократии могут столкнуться с поиском новых форм либерализма, пишет один из авторов доклада, профессор Высшей школы экономики Олег Вьюгин. Что приведет к совершенно новому противостоянию либерального и нелиберального капитализма, который придет на смену конкуренции между капитализмом и социализмом.
Что нас ждет после кризиса?
Пандемия запустит и другие важные процессы во всем мире:
- упрочение авторитарных режимов;
- ускоренный переход к цифровой экономике;
- усиление цифрового контроля за людьми;
- слабый рост мировой экономики и рост неравенства.
Как мировой экономике выходить из кризиса, пока не ясно, и это вызов для демократий. Монетарная экспансия центральных банков, программы денежного стимулирования, льготное кредитование — все это будет приводить к «накоплению неэффективности», к поддержке неконкурентоспособных компаний и к крайне медленному экономическому росту, ожидает Вьюгин. Но ужесточение денежно-кредитной политики чревато сокращением занятости, падением доходов и спроса и, как следствие, началом рецессии.
До массового потребителя деньги не доходят: большая часть эмиссии резервных валют оказывается на счетах управляющих активов, ссылается Вьюгин на обзоры Международного валютного фонда (МВФ), поэтому современная фискальная и монетарная политика развитых стран Запада и растущих экономик Азии постоянно усиливает рост экономического неравенства в мире. Такое несправедливое распределение ресурсов станет еще одной причиной модернизации общественно-политической модели западной демократии.
Второе десятилетие застоя
Российские власти в борьбе с вирусом пошли по среднему пути — по индексу жесткости локдауна МВФ российский показатель (49 пунктов) был ближе к максимальным значениям Китая (62 пункта), а расходы на поддержку экономики были существенно ниже, чем в развитых странах, и несколько меньше, чем в развивающихся. Они меньше, чем и в кризис 2009 г. Хотя сама программа антикризисной поддержки была адресной и эффективной, признает руководитель Экономической экспертной группы Евсей Гурвич.
Под ударом пандемии общее число занятых в экономике просело примерно на 2 млн человек, или 2,5% по сравнению с 2019 г., в итоге безработица выросла с 4,7 до 6,3–6,4%. Это вполне умеренные цифры и рынок труда с кризисом справился прилично, пишет директор Центра трудовых исследований Высшей школы экономики Владимир Гимпельсон. Но кризис разделил население на две части: у одной ни работа, ни зарплата существенно не изменились, у другой возникли проблемы и с тем и с другим. Тем не менее оценить ущерб от кризиса для второй группы еще сложно, отмечает Гимпельсон, данные пока позволяют оценить лишь ситуацию на крупных и средних предприятиях, которые пострадали от кризиса меньше. «Ситуацию можно сравнить с улицей, на которой фонари расположены на одной стороне, а люди ходят по обеим», — заключает он.
Даже несмотря на небольшую антикризисную программу, падение экономики оказалось не таким сильным, как ожидалось. Во многом это объясняется структурой экономики — доля сектора услуг и малого бизнеса, сильнее других пострадавших в этот кризис, меньше, чем во многих развитых и развивающихся странах. Зато бюджетный сектор, получавший поддержку государства, наоборот, больше, что ограничило потери. Но опасность этого кризиса в том, что в отличие от 1998 и 2009 гг. экономика не сможет быстро вернуться к прежнему уровню, пишет Гурвич. Производства во всех странах будут восстанавливаться неравномерно, а быстро выйти из кризиса смогут лишь страны, изменившие структуру производств.
Еще одно ограничение для роста — падение спроса на нефть. Экспортные доходы резко снизились, а инвестиции и доходы еще не оправились от предыдущего кризиса 2015–2016 гг. Даже в наиболее успешный период российской экономики 2000-х гг. ее рост почти полностью обеспечивался накачкой спроса за счет нефтегазовых доходов и расширения кредитования, причем в основном защищенных от международной конкуренции секторов, указывает Гурвич. Но эта модель давно исчерпала себя, другую же взамен так и не удалось создать.
В итоге с преодолением кризиса экономика России вернется к темпам роста в 1,5–2%, перемежая небольшой рост кризисными спадами в шоковые периоды. С такими темпами нужно забыть о планах войти в пятерку крупнейших экономик, возможно, Россия даже уступит шестое место Индонезии до 2030 г. Впрочем, российские власти фактически смирились с перспективой низкого роста, цели войти в топ-5 экономик больше нет, выполнение остальных задач майского указа президента было отложено на шесть лет до 2030 г., а сами цели скорректированы (например, доходы людей должны расти не выше инфляции, а не ниже ее), обращает внимание экономист Евгений Гонтмахер. В этом сценарии 2020–е годы станут для российской экономики уже вторым десятилетием застоя.
